Актер рассказал, что побудило его сделать предложение любимой, работе с Богомоловым и прическе, которая принесла ему успех
Молодой актер Сергей Городничий привлек к себе внимание после «Цикад» Евгения Стычкина, сыграл в спектаклях у Константина БогоМолова и снялся в популярном сериале «Ландыши.Такая нежная любовь». Также недавно Сергей стал женатым человеком. О скромной свадьбе «между сменами», представлениях об идеальном браке, амбициях и уличных драках — в эксклюзивном интервью журналу «Атмосфера».
— Сережа, сериал оказался для тебя во всех смыслах судьбоносным: принес огромный успех, и на этих съемках ты познакомился со своей девушкой Лерой, которой совсем недавно сделал предложение.
— Да, это все просто удивительно. В прошлом году мы встретились с Лерой, она работала помощником ассистента по актерам. Этот год стартовал с такого успеха фильма, и сейчас у меня просто сумасшедший дом, так как я снимаюсь активно, и полным ходом идет подготовка к свадьбе, которую мы сыграем 23 июня практически между сменами. (Смеется.)
— Среди молодежи не каждый спешит регистрировать отношения. Почему решили официально расписаться? И чье это было прежде всего желание?
— Во-первых, семья должна развиваться в доверительной атмосфере, и такой шаг работает на это. Хотя, конечно, глобально доверие не от брака зависит. Во-вторых, в воздухе витает, что, если вы семья, должны быть расписаны. Но в любом случае это не должно быть решающим фактором для того, чтобы сделать предложение. Сыграл роль и некий мой романтизм (улыбается), потому что это красиво, это праздник и в мероприятии есть актерская и режиссерская составляющие. Хотя мы не планируем пышное событие, даже организатора не нанимаем. Будет двадцать — двадцать пять человек. Еще один плюс в пользу свадьбы — это прекрасный повод собраться самым близким людям, наговорить друг другу приятных слов и поулыбаться. Мы с Лерой сходимся в том, что сейчас хотим душевности и камерности. Но при этом для нас важно, чтобы в ЗАГСе все было торжественно, чтобы она была в платье, а я — в смокинге. Может быть, через какое-то время решим сделать церемонию более грандиозно и с венчанием, даже уехав куда-то.
— Ты сказал о своем романтизме. Несмотря на свадьбу, у вас еще романтический период в отношениях?
— Для меня во всем этом есть своя романтика. Я точно так же хочу делать максимум возможного для Леры и всегда скучаю по ней, но, конечно, это не то, что чувствуешь в первые два-три месяца романа, когда ты максимально вовлечен в человека и испытываешь нечто наркотическое. Но я никогда не гнался за таким состоянием.
— А что для тебя сейчас любовь?
— Понятно, что все начинается на чувственном уровне. Но если говорить об этом по гамбургскому счету, то у меня пока только путь к Любви. Я работаю над тем, что необязательно всегда быть правым. Я стараюсь понимать свою половину и иногда даже наступать себе на горло и молчать. Может быть, еще потому, что у меня родители до сих пор конфликтуют, так как каждый считает, что он прав и сделал больше для развития семьи. Мне кажется, это неправильный путь. Ведь и один, и второй вложили столько, сколько могли, кто-то материально, и это как будто заметнее, а кто-то — вниманием, временем, душой. А когда каждый считает, что он прав, то не дает себе возможности прочувствовать любовь и единение. Я считаю: если ты выбираешь человека, то с ним надо сосуществовать, как с режиссером, к которому ты добровольно пошел. Ты же ему безоговорочно веришь, знаешь, что он тебе не желает зла, даже когда кричит. И если тебе сейчас неприятно, некомфортно, надо не продолжать гнуть свою правду, а попытаться понять, чего от тебя хочет добиться человек. А еще нужно развивать в себе понимание того, что ты как мужчина должен исполнять желания женщины, а не наоборот. И я заметил, что, когда я так себя веду, меня тут же одаривают любовью и дают то, что я хочу.
— Лера учится на продюсерском факультете ВГИКа. Но ты, как я понимаю, поддерживаешь модель родительской семьи, где мама занималась детьми…
— У меня в приоритете семья и поэтому я работаю, чтобы ее обеспечивать. И у моей жены в приоритете должна быть семья, и я хочу, чтобы это выражалось через дом, быт и воспитание детей. И если у жены будет оставаться время на то, чтобы работать, пожалуйста. И Лера разделяет мои взгляды. Но все опять же обсуждаемо.
— В твоем видении семьи «в доме должно пахнуть пирогами»?
— Мы это обсуждали с Лерой, потому что домашняя еда для меня — важный момент. Хочется приходить с работы и понимать, что именно для тебя приготовили. В этом чувствуется любовь. Лера с радостью и очень вкусно готовит. Когда она занята, мы можем заказать еду или сходить куда-то. Но вообще она — прекрасная хозяйка.
— А мужчина должен уметь и хотеть что-то делать дома? И можешь ли ты в случае чего перекрыть воду, поменять лампочку?
— Конечно, могу. У меня отец рукастый, он и машину может починить, и строить умеет, справится со всем, что надо. И он нас с братом в детстве и юности частенько привлекал, что-то объяснял, показывал. Мы можем и ремонт дома сделать, и электричество провести, но при этом я считаю, что лучше при возможности нанять профессионала. Речь не о смене лампочки. (Смеется.) Но иногда я понимаю, что у меня есть потребность что-то сделать своими руками. Отец недавно подарил мне свой летний вагончик. Мы его перевозили с одного места на другое — сами на прицепы ставили, а потом еще с другом его утеплили и обшили вагонкой. Теперь хочется из вагончика сделать баню.
— Ты не жалеешь, что переехал в Москву и ушел из БДТ на Бронную?
— Конечно, нет. Я хотел жить в Москве, давно мечтал поработать с Богомоловым. И сейчас каждую репетицию что-то для себя открываю, вспоминаю, какие-то инсайты получаю. У меня в один момент кино спорило с театром. Я сейчас снялся в одном проекте, там три новеллы. Режиссер хотел, чтобы я в двух играл главную роль и в одной второстепенную. Но одну снимали в начале апреля, а другую– в конце, у нас уже выпуск спектакля «Смерть Тузенбаха» был. В результате я снялся только в одной главной роли и во второстепенной. Если бы, грубо говоря, там была роль Лермонтова, то Константин Юрьевич по-другому и отнесся бы. (Смеется.) Ну не отпустил — не страшно, театр у меня сейчас в приоритете. А когда появится роль, про которую я буду понимать, что она мне послана Богом, думаю, сможем с Константином Юрьевичем иначе построить разговор.
— Сережа, доволен ли ты своей второй театральной работой в Театре на Бронной?
— Вторая роль у меня намного меньше первой (улыбается), она не такая яркая, как Треплев в «Чайке с продолжением», которая решена неоднозначно, и я репетировал и играю с огромным удовольствием. Но я рад, что принимаю участие в новом материале, так как спектакль получился масштабным, в нем много разных пластов. И я там разговариваю на трех языках: русском, немецком и эстонском. Круто, когда приходится что-то новое изучать для роли. Но это не чеховские «Трисестры». Действие происходит с 1943 по 1944 год. Главное было — погрузиться в это время, столь важное для нашей страны, для каждого человека. Это и детектив, и мелодрама, и комедия. И мне безумно интересно в этом участвовать еще и потому, что я вижу в интерпретации Константина Юрьевича нечто тарантиновское, а я Тарантино просто обожаю.
— Как ты попал в ТЮТ (Театр юношеского творчества), с чего все и началось? Сам хотел этого или кто-то посоветовал?
— Я с первоклассниками играл в образе Буратино и достаточно свободно себя чувствовал на сцене. Мне это понравилось, и я подумал, что надо найти какую-то театралку. Вначале искал на районе, потом мне кто-то сказал про ТЮТ. Кстати, чтобы попасть туда, нужно было пройти три тура. Помимо того что мы развивались как актеры, все прикреплялись к определенному цеху. Я был в монтировочном, это самый классный цех для мужиков, как для девушек — гримерный. То время было прекрасным. Я занимался там почти три года, а потом меня выгнали за драку.
— Что за драка? Неужели все настолько серьезно было?
— Нет, ничего серьезного не произошло. Просто мой товарищ оскорбил мою, на тот момент, девушку. И когда мы вышли из театра, я ему давал люлей. (Смеется.) Это увидел наш педагог, и в качестве наказания решили исключить обоих. Но это уже было незадолго до окончания школы, поэтому я просто не получил диплом. У меня никакой обиды нет. Чем разбираться, кто виноват, кто прав (так как вроде бы побил я, но при этом он понимал, что и сам бы в морду за такое дал), мастер мудро решил, что ни одному, ни другому здесь не место. Тем более у нас с другом же был конфликт, и все могло повториться.
— У тебя были еще когда-нибудь ситуации, когда проблему нельзя было решить иначе, чем кулаками?
— В институтские годы мы с друзьями как-то вышли из клуба. Мой друг просто взглянул на двух кавказских парней, и они стали высказывать ему, что он на них не так посмотрел. Тут же один начал руками махать, а следом и другой подошел. После этого я уже не мог не вмешаться. Мне челюсть сломали. Я был на третьем курсе и месяц не мог разговаривать.
— А ты быстро закипаешь, если несправедливость происходит?
— Я спокойный человек, невспыльчивый. И всегда за решение вопроса словами, использую руки только в плане защиты, а не нападения. Но бывают моменты, когда разговор невозможен. Я тебе сейчас расскажу историю. Недавно мне скинули видео с Патриарших прудов — парень избивает женщину, и люди снимают, кто вступится, а кто — нет. И я на этом видео мимо прохожу. А дело было так. Я иду, смотрю в телефон и боковым зрением вижу какое-то движение. Поворачиваюсь, а мужчина толкает девушку. Присматриваюсь и понимаю, что это постановка, потому что девушка очень неправдоподобно играет. Меня это и зацепило тем, насколько фальшиво все. Думаю: «Значит, где-то снимают» — и точно: впереди парень с камерой. Это все вырезается, и остается момент, где я смотрю на ситуацию и иду дальше. И мне начинает прилетать в соцсетях: «О, чего ж ты не заступился? Вот в кино ты, Леха, такой весь смелый, честный, а оказывается, ты просто трус». Я написал, что в театре не принято вмешиваться в постановку.
— Ты упомянул слово «свобода», говоря про Буратино. А что у тебя было с ощущением свободы и раскрепощенности в период ТЮТа, после него и что с этим сейчас?
— В ТЮТе ощущал себя достаточно свободно. Были и лидерские замашки (смеется), например, организовывал «капустник» для новых студийцев. Но иногда на сцене и потерянность накатывала. А вот в институте на втором и на третьем курсах я чувствовал себя как не в своей тарелке. Это было связано со взаимоотношениями и с педагогами, и с однокурсниками, потому что я очень молодо выглядел, и меня воспринимали просто ребенком. Мне было сложно с этим бороться. И я все больше закрывался. Второй и третий курсы я находился под гнетом мнений моих друзей, учителей и семьи, что меня могут отчислить. И хотелось им доказать, что я дойду до конца. В конце каждого семестра я брал себя в руки, говорил: «Вот пойду и покажу свое видение, и это будет круто». Приносил что-то достаточно яркое, плюс этот мой настрой заставлял чувствовать так и педагогов, и однокурсников. И меня просто не могли отчислить. Но я думал на третьем курсе, что, пока не поздно, надо поступить на режиссуру, потому что за два с половиной года актерского мастерства я уже набрался, и у меня еще есть возможность поступить на бюджет и получить высшее образование. А в конце третьего курса я начал принимать правила игры, и токсичность, которую впитал в себя, начал выдавать ее в ответ. Если я до этого придерживался маминой модели поведения, что надо в мир нести добро, не поддаваться желанию вести себя так же в ответ, то на четвертом взял модель отца, по которой надо всегда идти вперед и добиваться успеха, несмотря ни на что. Я понял, что если люди позволяют себе общаться определенным образом, то почему я не могу ответить тем же. И это тут же дало результат — еще бы, парень три года молчал, а тут начал наглеть. С того момента я почувствовал себя легко и свободно. Я стал участвовать в спектаклях, и уже на четвертом курсе Евгений Александрович Писарев сказал: «Тебя во многих спектаклях отмечают как самого яркого, ты раскрылся. Представляешь, если бы ты так работал все четыре года?!» И я рефлексировал на эту тему. Но как раз эта рефлексия и позволила мне дальше творить. Не считаю, что два года прошляпил, это опыт, и все в копилку, хотя действительно я чувствовал себя достаточно угнетенно.
— А после окончания как чувствовал себя?
— Когда я выпустился, стало совсем легко, потому что новые люди, сталкиваясь со мной, не хотели применять те проекции, что навязывали мне в институте. И я уже выработал иммунитет к подобным вещам. А сейчас, если творческий процесс идет, то на взаимоотношения с коллективом, на токсичность я и внимания не обращаю, хотя где-то и могу ответить. Я уже знаю себе цену и знаю, для чего прихожу куда-то, и мнение моих коллег меня никоим образом не сбивает.
— Но разве не лучше работать в атмосфере любви и доверия?
— Со Стычкиным в атмосфере любви, доверия я чувствовал себя очень комфортно. Но были проекты, где я ощущал подавленность. Опять же я справлялся, а состояние отдавал герою. При этом все равно бывает, что я на что-то попадаюсь. Значит, нужно отстраниться и подумать: «Для чего сейчас это произошло? Что тебе играть надо? Тебе это помогает или нужно срочно из этого выбираться?» Сама жизнь подводит к интересным состояниям и помогает выражать оттенки роли. Надо же откуда-то брать, не все же обманывать и изображать. (Смеется.)
— Но если все — багаж, получается, нужны и несчастья?
— Я не мазохист, я все равно стараюсь сделать свою жизнь ярче, лучше, интереснее. Но когда с тобой происходит то, что тебе неприятно и вызывает огорчение, к этому не стоит относиться так, будто жизнь потеряна. Мы сами даем всему окрас. Ты можешь и в этом случае подумать: «А почему это сейчас случилось, что я должен про себя узнать?»
— Это, естественно, не касается болезней и потерь близких?
— Нет, я и про это, к сожалению, говорю. Слава богу, у меня никто из близких, тех, к кому я эмоционально привязан, не уходил из жизни. Но я понимаю, что это все равно предстоит пережить. Хотя очень хочется такое отложить как можно на более дальний срок, но это всегда тот опыт, который артист должен уметь в себе переработать и за которым должен найти в себе силы пронаблюдать, как бы это ужасно ни звучало. Писатель подобные вещи переносит на бумагу, а артист — на сцену и на экран.
— Прости, а вследствие чего у тебя уже несколько лет такая прическа?
— Я расстался с девушкой, что меня и подтолкнуло к кардинальным внешним изменениям, хотя это женская история. (Смеется.) Я подумал, что никогда не брился наголо, разве что в детстве, и решил, что самое время опробовать это. И я стал себя чувствовать намного свежее и комфортнее. Потом это легло на Вадима из «Цикад», а следом и на Леху отлично. Я пытался отрастить волосы, но работы мешали этому. А я хотел волосы до плеч, как Брэд Питт, одно время ходил и Даниил Воробьев. Мне интересно наблюдать, как от каких-то внешних изменений меняется мое внутреннее ощущение. Понял, что, когда я не стрижен, испытываю определенную тяжесть. На меня волосы давят. Как только убираю их, появляется легкость и конкретность, а взор становится острее.
— Ты чаще хвалишь или ругаешь себя как актера?
— Я могу себя похвалить и не особо часто ругаю, хотя мне, конечно, бывает стыдно и неприятно видеть что-то. Потом радуюсь от того, что испытал такие эмоции. Но если я во что-то ввязался, стараюсь отдаваться этому максимально. Я хочу развиваться, пробовать что-то новое, как уже говорил, но не ставлю себе нереальные планки. Притом что цели и мечты могут быть очень конкретными и большими, как желание сняться у Тарантино (смеется) или в юности, когда я занимался спортом, — участвовать в Олимпиаде. Но жизнь течет, она не может быть гладкой. Она должна быть с ямами, с горками, с извилинами.
— Когда ты сказал мне, а еще я услышала от Ники Здорик в интервью Юлии Меньшовой, что двести актеров и актрис отказались сниматься в «Ландышах», то, честно, была шокирована.
— Я думаю, что у кого-то это позиция, у кого-то — страх, что их не примут в профессиональную тусовку, где сильны либеральные взгляды. Такие цифры, мне кажется, возникли от того, что вокруг этой темы очень много мифов.
— Тогда задам, может быть, обидный вопрос: «А была ли все-таки какая-то конкуренция или один Сережа согласился?»
— Мои братаны, с которыми мы идем в караоке в первой серии, оба пробовались на Леху. А потом им позвонили и сказали, что Леха утвержден и мы можем вам предложить вот эти роли. Можно сказать, что это конкуренция? (Смеется.)
— В июне тебе исполняется тридцать лет. Что чувствуешь и думаешь по этому поводу? И ощущаешь ли какие-то изменения в себе, кроме того, что прошел в институте?
— Я с повышенным вниманием стал относиться к своей энергии, куда я ее затрачиваю, на каких людей и дела. Мне часто говорят, что у меня «хорошие уши». Действительно, многие находят во мне человека, с которым можно поделиться сокровенным. И бывают периоды, когда это не внапряг, а бывает, чувствую, как забирают энергию, мне просто плохо становится. Так вот я научился выстраивать границы, не боясь потерять людей или проект.
Мы же знаем: на освободившееся место всегда придет что-то другое. Что касается этого магического возраста, многие о нем так говорят, что в нашем мире живет стереотип: если ты не сыграл главную роль к тридцати годам, то, скорее всего, никогда и не сыграешь. Я чувствую себя на данный момент удовлетворенным тем, что происходит в моей жизни. Я хочу продолжать двигаться вперед, и у меня нет ощущения упущенных возможностей, что я что-то не успеваю и надо куда-то бежать. И в свой день рождения скажу себе, что я молодец и иду правильным путем. (Улыбается.)
