Популярный певец и композитор рассказал Womanhit.ru о своем детстве Махачкале, раскрыл тайну своих отношений с певицей Юлей Паршутой и объяснил, нужна ли артисту семья
— Все мы родом из детства. Поэтому начнем с вопросов о прошлом. Чем ты увлекался в детстве? И почему в итоге решил не идти по стопам мамы и старшего брата — в медицину?
— Если отвечу на первый вопрос, то ответ на второй станет очевидным. Я увлекался, не знаю, как это правильно назвать, сценой.
— Дело ведь было в Махачкале?
— Да, это была Махачкала. И там не так много было возможностей, где я мог бы себя проявить в этом смысле. Но я ходил, как большинство советских детей, в музыкальную школу, играл в школьном КВН, там же проходили какие-то смотры художественной самодеятельности. Кстати, не о музыке. Еще я очень увлекался географией. Она мне очень нравилась. Я знал все столицы стран мира, все флаги, все реки, озера, моря. И, кстати, сейчас, готовя песни для какого-то концерта, я понимаю, что у меня очень большое их количество имеет географические названия. Если коротко, то вот такими были мои увлечения в юности. Спортом я не увлекался, потому что в детстве был болезненным ребенком. Спорт пришел в мою жизнь гораздо позже. Хотя папа играл в футбол полупрофессионально, в какой-то третьей лиге. Брат был, по-моему, каким-то локальным чемпионом по баскетболу. Я знал всех футболистов, смотрел, это дело я любил. Но до определенного времени я был освобожден от физкультуры.
— Как родители отнеслись к твоему музыкальному выбору, к поездке в Москву? Это же был шаг в никуда, в неизвестность…
— Для меня это действительно был шаг в неизвестность, но это был шаг в мечту! А вот для них это был лишь шаг в неизвестность, которая ничего хорошего не сулила. Поэтому они переживали очень долго. Потому что нечто глобальное случилось достаточно поздно, в зрелом возрасте.
— Но быстро…
— Быстро, да, это вы абсолютно правы. Да, долго, но быстро, я об этом не думал. Я знал, что долго. А потом в течение трех месяцев все перевернулось с ног на голову. Родители, повторюсь, очень сильно переживали, но я придумал тему, чтобы они меня со спокойной душой отпустили в Москву из Махачкалы. Мне очень хорошо давались иностранные языки. И я поступил без особых проблем на факультет иностранных языков в МГУ, и под этим предлогом я и уехал в Москву. Тут и началась моя деятельность… Я понимал: чтобы поступить в какой-то специальный вуз, где на артистов учат, у меня не было никакой базы. Музыкальную школу я окончил с горем пополам, не очень ее любил. Но надо отдать должное родителям, папа подарил мне на 14-летие синтезатор, было классно, это был толчок к тому, чтобы я начал писать какие-то песни. Я мог как-то подбирать аккорды и себе аккомпанировать. Но дальше самодеятельности КВНа и синтезатора дома ничего не шло. Поэтому только в Москве я стал искать способы, как подготовиться к поступлению в специализированный музыкальный или театральный институт. Ну и параллельно учился в институте иностранных языков.
— Сейчас в Махачкале бываешь, на родине?
— Очень давно не был.
— Я слышал, что боишься ехать на родину…
— Я не то, что боюсь… В общем, мне нравится вот такая история. Когда я был в Витебске на «Славянском базаре», естественно, знал, что этот город связан с Марком Шагалом. У него было две музы: жена, которая умерла, и город Витебск, который он писал всю жизнь. И когда у него появилась возможность приехать в Советский Союз в 80-х, он согласился. У него были запланированы Москва, Ленинград, где проходили его выставки. Он посетил и Москву, и Ленинград, но потом уехал, сославшись на болезнь, так и не доехав до Витебска, который боготворил. Я не знаю, миф это, который рассказывают в музеях, или правда, но он сказал, что не мог поехать, иначе у него не осталось бы мечты. И что он боялся, что великая по степени своей теплоты картинка детства не будет соответствовать тому, что он увидит. Я приехал в Махачкалу лет семь-восемь назад на похороны, проститься с подругой моей бабушки, о которой много и часто говорю. Тетя Женя, по сути, мне была тоже бабушкой. Тетя Женя из Горловки, а моя бабушка родом из Бессарабии. Они были первыми советскими учительницами французского языка в средней школе в Дагестане. Они очень дружили. Так уж случилось, что тетя Женя рано развелась, у моей бабушки очень рано умер муж, мой дедушка. И это, конечно, удивительно, когда в Махачкале две женщины шли по улицам и между собой говорили по-французски. Вот такие они были фанатично преданные своей профессии, своим ученикам. Это удивительно, потому что моей бабушки не стало в 95 году, а меня до сих пор находят ее ученики, дети и внуки учеников в соцсетях. И вот когда тети Жени не стало, я поехал одним днем в Махачкалу — рано утром прилетел, а вечером улетел. Я скажу, что не узнал свой двор. Мне казался большим забор детского сада, через который я не мог перелезть, он мне казался каким-то огромным, а тут я его мог просто перешагнуть. Сегодня Махачкала — город, который стремительно застраивается. Поэтому я вдруг понял, что я жил просто в трущобах. Не то, что мне было больно, у меня с Махачкалой связаны самые теплые и дорогие воспоминания…
— То есть, тебе не хватает того пространства, в котором ты работаешь?
— Хочется больше концертов, чтобы песни чаще звучали. Но мне удалось сохранить себя и сохранить естественное развитие себя как личности. А с годами еще и понял, что я ценю больше всего в артисте, в частности, в певце, когда он транслирует свою личность. Когда его личность просвечивается через его песни, через то, что он вещает со сцены. И если эта личность глубокая и интересная, тогда это меня цепляет. Мне повезло в том плане, что на меня никто не давил, у меня была возможность смотреть, наблюдать, ошибаться, развиваться, идти своим путем. Но в прошлом году я почувствовал, что сложно все вытягивать одному именно организационно, сложным стало все медиа-пространство. Я достаточно закрытый человек. Если бы я легко шел на контакты со всеми, может быть, мне и было проще самому. Но у меня есть теперь есть менеджмент. Это как лейбл и пиар-агентство, которое помогает всему, что я создаю, быть услышанным и увиденным.
— Ты сказал, что на тебя никто не давил и у тебя была возможность идти своим путем. После «Фабрики» ты выбрал эстрадное направление и не изменяешь ему до сих пор. Неинтересно экспериментировать?
— Меня очень смешно объявил один конферансье на концерте: «Эстрадный певец в стране, где эстрады больше нет». Но я на самом деле тоже избегаю слово «эстрада», мне ближе — «популярная музыка». Потому что та эстрада, которая была, ее нет. Есть отдельные выжившие, дожившие…
— Мастодонты?
…Да, динозавры, а эстрады нет. Я не люблю брюзжать и жаловаться на времена, мне интересно в любом времени.
— Какие концертные площадки сегодня «твои»? Какие больше по душе — маленькие, большие?
— Разные. Есть моноспектакль «Лица», который я играю в зале на двести человек. И мне страшно выходить с ним в больший зал, потому что это совсем такое интимное, очень близкое высказывание. А если говорить о концертах, то, наверное, мне ближе, когда в зале — тысяча-две. Большие площадки тоже нравятся — но это уже совершенно другие эмоции, другой уровень энергии, не больше, не меньше, просто даже другой жанр. Вот, например, 19 июля мы с Юлей Паршутой отыграли красивый специальный концерт в Оранжерее ВДНХ. Хотя любой концерт с Юлей «автоматически» превращается в красивый. (смеётся) Мы между собой называли его «концерт на двоих для своих». Так и вышло. Человек 700—800 с самой первой песни пели вместе с нами. А уже 18 ноября я представлю новую программу на сцене VEGAS City Hall на 1500 человек и это будет совсем другая история.
— Как и корпоративы, они тоже дарят свои эмоции.
— На корпоративе ты себя больше чувствуешь массовиком-затейником. Потому что твоя задача, чтобы никому не было скучно, чтобы все танцевали, чтобы всем было весело.
— С мюзиклами сегодня что? Ты как-то сказал, что отказываешься от предложений?
— Да, я не очень слежу.
— С какого момента у тебя произошло отторжение?
— Просто я понял, что это не совсем мой жанр. И скажу даже почему. У нас настоящий мюзикл напоминает завод. Это завод, где каждый цех, каждый уровень выполняет свою задачу, свою функцию. И для меня там мало свободы. При этом мне нравятся многие мюзиклы, и роскошные артисты у нас есть, и они там круто самовыражаются. Просто моя органика такая, что мне надо постоянно импровизировать. Мне надо каждую песню всегда исполнять по-разному: что я сегодня чувствую, что я сегодня вкладываю. Оно может в песне раскрыться по-другому. Мюзикл — это четкая схема, потому что это большой коллектив, это балет, это массовка, это супер-декорации. Ты элементарно не можешь сделать шаг влево, потому что у тебя опущена там декорация, и ты должен все выполнять по точкам. Вот поэтому я не вижу себя в мюзикле.
