Автор и исполнитель неумирающего хита «Улетели навсегда» о своем стиле, отношениях с Димой Биланом и DJ Грувом, «лихих девяностых» и загородной романтике
Почему-то вокруг этого артиста с момента самого первого появления сформировалось мнение о его необщительности, закрытости и даже некой надменности. На самом деле наш герой — невероятно добрый, открытый человек, который помнит свои корни, с большой теплотой относится к близким, слушателям, зрителям, людям, которые помогали ему на разных этапах жизни, и благодарит Бога за исполнение своей главной мечты. Правда, он крайне редко дает интервью…
— Никита, почему вы не любите общаться с журналистами?
— За всю мою двадцатипятилетнюю карьеру, может быть, только раза два мне понравился разговор во время интервью. Он шел не только о моем творчестве, но и об искусстве, жизни, о каких-то, скажем, интересных для меня темах. Поэтому я и принял для себя решение, что лучше редко, но метко, нежели каждый день говорить об одном и том же.
— Как-то вы сказали, что быть как все вам неинтересно. А когда вы это поняли?
— Еще в раннем детстве, когда только начал задумываться о том, что мне хочется стать музыкантом, певцом, обучиться этому искусству. И не только правильно петь, но и писать песни. В творчестве мне всегда хотелось быть непохожим на кого-то. Понятно, что все музыканты на этапе становления кому-то подражают. Пытаюсь вспомнить, кому я хотел подражать, и, если честно, не нашел ни одного музыканта или группы.
Естественно, я присматривал какие-то, скажем так, нюансы у других музыкантов, но в своем творчестве так их прятал, что далеко не каждый обратит на это внимание. Я делал это так, чтобы это звучало по-новому. Мне кажется, что на сегодняшний день я ни на кого не похож. Певец Никита — своего рода единственный экземпляр на планете Земля.
— Желание стать музыкантом вам от кого передалось?
— В моей семье никто никакого профессионального отношения к музыке не имеет. Но, если быть совсем честным, то мой папа в 40 лет захотел научиться играть на баяне и поступил в музыкальную школу. Мама ему купила инструмент, и в итоге папа закончил музыкальную школу с отличием по классу баяна. Он до сих пор неплохо играет. Я тогда был еще школьником. Благодаря папиному увлечению на слух научился подбирать какие-то мелодии и играть их на баяне. Собственно, потом и я тоже закончил музыкальную школу по классу баяна.
Знаю, что бабушка по папиной линии еще до Великой Отечественной войны пела народные песни в Доме культуры и делала это очень талантливо. К ней даже приезжали из Москонцерта, звали работать в столице. Говоря современным языком, хотели сделать из нее вторую Людмилу Зыкину. Но она не видела себя певицей на эстраде, поэтому и отказалась. Она мне как-то сказала, что не понимает, как можно вообще зарабатывать музыкой, пением, мол, что это за профессия. Вот комбайнер, тракторист — настоящее мужское дело. По маминой линии бабушка тоже хорошо пела татарские народные песни. И я помню, когда был еще совсем маленьким, она меня убаюкивала так. У нас в семье даже сохранились записи на кассетах, где она поет на татарском и арабском языках. И папа тоже очень хорошо поет. Всегда, когда в семье какое-то застолье, он может спеть что-то из Окуджавы или Высоцкого. Владимир Семенович для него — эталон исполнительского и актерского мастерства. Получается, что на любительском уровне у меня семья очень музыкальная, но я пока единственный, кто осмелился выйти на профессиональную сцену.
— Когда вас спрашивают, кого вы слушали в детстве, то звучат знакомые нашему поколению имена Sade, Джорджа Майкла, Джорджа Бенсона, Нины Симон, групп PetShopBoys и Eurythmics. А, например, кто из советской эстрады вам нравился?
— Мне очень повезло родиться среди людей, у которых был вообще очень хороший вкус, и до меня всегда доходила интересная музыка. Когда в 17 лет я уже учился в джазовой студии при училище имени Гнесиных, педагог давал мне слушать песни из репертуара Джорджа Бенсона. Тогда мне очень сложно давались мелизмы, форшлаги, которые так мастерски исполнял Бенсон. Но с годами я понял, что преподаватель таким образом просто прививал мне определенный вкус, понимание, чтобы я мог отличить хорошую музыку, скажем, от музыки менее талантливой и менее интересной. Люблю Джорджа Майкла, который помимо того, что был прекраснейший вокалист, еще и композитор. Это артист со своим стилем в музыке. В мире очень много хороших исполнителей, но у них нет своего стиля, и на протяжении всей своей карьеры они просто поют хорошие песни. Но для музыканта, певца очень важно найти свой стиль, к чему я всегда и стремился. Повторяюсь, но вот это то, о чем я и говорил выше — меня сегодня сложно с кем-то перепутать, потому что у меня есть этот стиль, узнаваемая манера.
Что касается времени, когда я рос, то мне очень нравился Валерий Ободзинский. Считаю его первоклассным певцом, но недооцененным. Мне нравились прибалтийские исполнители, например, Анне Вески. И, естественно, Муслим Магомаев, которого я считаю эталоном вокального искусства советской эпохи. Он обладал прекраснейшим голосом и абсолютно уникальной техникой исполнения. Добавлю еще Иосифа Кобзона и Льва Лещенко. Вот на таких музыкантов я всегда равнялся. Это профессионалы, которые мало того, что грамотно пели, а еще мастерски передавали смысл текста, что, к сожалению, сегодня очень редко встречается среди исполнителей.
— В конце 80-х подростки делились на тех, кто слушает «Алису», «ДДТ», «Наутилус Помпилиус» и Цоя и тех, кто сходил с ума по «Миражу», «Комбинации» и «Ласковому маю». К кому относились вы?
— В большей степени я предпочитал западную музыку, потому что это считалось модным в молодежной среде. Но хочу выделись уникальную группу — «Наутилус Помпилиус». Вячеслав Бутусов, на мой взгляд, гений. У меня не меняется отношение к нему и его творчеству на протяжении всего времени. Но сейчас я осознаю всю их глубину, чего в детстве не было. Подростком не слушал «Алису» и «ДДТ». Я и тогда понимал, что это очень интересные и самобытные музыканты, но просто это не была моя музыка. Мне был ближе лирический рок, назовем его так, как у «Наутилуса». И я не назову себя поклонником Виктора Цоя, хотя какие-то его песни нравились. «Мираж», «Комбинация» тоже не мое. А вот группа «Ласковый май» некоторый след оставила во мне, скажем так. На удивление, некоторые их песни были очень хорошо сделаны, качественно, кто бы и что ни говорил.
— Как вы начали петь?
— А петь я начал еще в самом раннем детстве. Мама мне рассказывала, что, когда мы ехали в автобусе в детский сад или шли туда пешком, я все время что-то напевал. И она уже тогда задумывалась, что, скорее всего, будущее у меня будет связано с творчеством. К тому же с раннего детства я начал писать стихи, какие-то рассказики, зарисовки. У меня даже не было вариантов думать, что могу быть кем-то еще. Я просто всегда знал, что буду связан с музыкой, буду петь. А в 13 лет я поставил себе цель — вернуться в музыкальную школу, откуда уходил. Понял, что должен работать над собой, заниматься, пытаться что-то писать. Вернувшись в музыкальную школу, закончил ее за три года экстерном. А потом пришел в студию Song Show под руководством Гумара Васильевича Арасланова в моем родном Кирово-Чепецке. Благодаря ему получил какие-то первые сценические навыки, касающиеся репертуара, вокального развития, умения держаться на сцене, взаимодействия с публикой. Тогда же у меня появился опыт выступления на всевозможных конкурсах, где занимал первые места. Видел и понимал, что людям нравится то, что я делаю. И, конечно же, к окончанию школы вопрос выбора профессии вообще не стоял. Было четкое понимание, что поеду в Москву поступать в музыкальный вуз. В общем-то, для этого я сделал в тот момент все.
— А как же спорт?
— Да, подростком я занимался легкой атлетикой достаточно профессионально — тренировки два раза в день почти без выходных, соревнования. Когда мне было 16—17 лет, тренер приходил к моим родителям. Он сказал им, что я бросил легкую атлетику, потому что все свое внимание и вообще все свои ресурсы направил именно в музыку. Но, по его мнению, мне нужно бегать — «у вашего сына талант». А я в какой-то момент понял, что не могу совмещать спорт и музыку, потому что… тяжело это — постоянные тренировки. А у меня параллельно еще и музыкальная школа, вокальная школа, выступления, конкурсы, концерты. Так постепенно я от спорта и отошел, расставил приоритеты. Но мне и сейчас не составляет труда совершить утреннюю пробежку.
— Как часто вы приезжаете на родину?
— Родом я из маленького города Кирово-Чепецк Кировской области. Живя в Москве, все равно часто туда езжу, потому что там живут мои родители. Регулярно их навещаю. Это милый, уютный, зеленый город. Люблю там оставаться на несколько недель. Кстати, в хорошую погоду летом такое ощущение, что ты где-то на курорте. Конечно, там много проблем, но их постепенно решают. А какие там хорошие люди живут!
— После уютного Кирово-Чепецка как вас встретила и приняла Москва?
— Я с радостью уезжал из дома, понимая, что там у меня нет будущего именно в музыкальной карьере. В Москву я ехал со спокойным сердцем. Как говорится, было куда приехать и с кем общаться, чтобы не сойти с ума от одиночества — у меня тут родственники по папиной линии. Плюс как-то сразу после начала учебы сложилась хорошая компания из ребят-сокурсников. Поэтому могу сказать, что Москва приняла хорошо, но отмечу, что в то время она была совершенно другой. Сегодня Москва — по-настоящему прекрасный, комфортный мегаполис. И работу сейчас молодежи найти все-таки проще, чем в 90-е. Да, наверное, мне было в чем-то трудно тогда, но сейчас я даже вспомнить не могу какие-то конкретные детали. Когда ты молодой, тебе не так важен уют, удобства. Главное — есть где поспать, что поесть, и ты занимаешься своим любимым делом. Все трудности тогда переживались очень легко.
— Вы же не сразу поступили в Гнесинку, а только через два года. Почему?
— Гораздо позже я понял, почему. Я же был идеалистом и считал, что при поступлении куда-то оценки должны быть все — высший балл. Но по сольфеджио у меня была «четверка». Какой-то «добрый» человек мне сказал, что зачисляют только тех, у кого все «пятерки». И я, мальчик из провинции, просто поверил этому и сам забрал документы. Вот и все. Собственно, почему все педагоги и были в шоке от этого поступка. С мамой недавно вспоминали эту историю. Я позже узнал, что двое преподавателей хотели меня брать к себе в класс, то есть меня бы зачислили сразу. А я поддался на все эти закулисные интриги предприимчивых абитуриентов и их родителей. Но я не уехал домой, а поступил на подготовительное отделение, где отучился полгода. Потом меня забрали в армию. Но служил я недолго — из-за проблем со здоровьем. Так что в 19 лет уже вернулся в Москву и продолжил учебу. Правда, через несколько лет, не окончив Гнесинку, я уехал в Петербург, где уже начал заниматься своей музыкой, а параллельно учился в училище имени Мусоргского, позже — в консерватории имени Римского-Корсакова.
— Учитывая, что ваше студенчество пришлось на начало 90-х, вам приходилось выживать или вы как-то более-менее благополучно жили?
— Гнесинка студентам с подготовительного курса общежития не предоставляла, поэтому я параллельно поступил в институт землеустройства, в котором как раз и получил место в общежитии. Кажется, оно было у метро Медведково. А там рядом находился детский сад, где был нужен дворник. Я на месяц туда и устроился, чтобы хоть какие-то деньги для начала заработать. Потом и грузчиком был, и листовки расклеивал, чтобы себя прокормить.
Конечно, мне и родители помогали, чем могли, как и всем студентам. В то время мама каждый месяц отправляла сумки с консервами, макаронами, овощами, всегда какие-то конфетки-печенья. Мне из дома приходила огромная посылка, в которой всегда были две-три сумки с продуктами. Общага в этот день гуляла! Все сразу к нам в комнату бежали и начинался пир. Так всегда было раньше. За неделю все заканчивалось, но мы не голодали, потому что студентов много, и посылки всем приходили с регулярной точностью. Плюс были какие-то заработки. Со временем я попал в туристический бизнес, где начинал с курьера, а увольнялся из компании уже менеджером. Меня пытались переманить в крупные турфирмы — клиентам очень нравился мой голос, когда я отвечал по телефону. Тогда же все было по телефону. Случалось, что, вернувшись с отдыха, они приезжали с конфетами, сувенирами, так хотели увидеть человека, который «все так красиво рассказывает, что мы соглашаемся». В общем, в начале 90-х все было интересно.
Был момент, мне негде было жить, но к родственникам я не хотел обращаться. Ну, потому что молодой, гордый. Было, что пару дней на вокзале спал, одну ночь в подъезде. Кстати, как-то статья вышла про меня, что я жил чуть ли не в подъезде, на чердаке, как Карлсон, понимаете? Но я вам рассказал, как это было. Я и сейчас, сталкиваясь, как любой человек, с трудностями в жизни, не пасую. Молодость меня закалила, и сейчас мне это очень помогает.
— По большому счету, открыл вас для российской сцены и шоу-бизнеса все-таки DJ Грув, который уже и поспособствовал развитию событий дальше. Вы продолжаете дружить с Женей?
— Я точно не вспомню, мне было 20 или 21, но именно тогда подумал, что в Москве уже пожил, надо что-то менять в жизни. И уехал в Санкт-Петербург. Он всегда был мне интересен — архитектура, люди, которые там живут. Я ни разу не пожалел, что приехал тогда в этот город. Моя молодость там была максимально насыщена событиями — интересные выставки, музеи, бесконечные тусовки, интересные люди — поэты, художники, музыканты, актеры (некоторые из них даже стали известными). Когда ты молодой, кажется, что это вот уже навсегда, и ты останешься в таком возрасте навечно, и будет все очень замечательно и здорово. И именно Санкт-Петербург стал отправной точкой для моего творчества. Там в студии я работал с прекрасными ребятами, которые поверили в меня. Они дружили с Женей Грувом, и позвали его послушать альбом «Улетели навсегда», который был практически полностью записан. Так состоялось наше знакомство.
Я считаю, что он открыл меня как артиста. Именно Женя придумал мне псевдоним. Прослушав готовый материал, он обалдел от него, и сразу сказал, что Алексей Фокин как-то странно будет звучать с этой музыкой. «Давай, назовем тебя Никитой», — и с этой мыслью он уехал в Москву, забрав с собой пластинку «Улетели навсегда». Он показал ее нескольким продюсерам, но первый откликнулся Юрий Шмильевич Айзеншпис. А дальше вы все знаете. Сейчас, если честно, я думаю, что Алексей Фокин тоже было бы неплохо (улыбается). Но, что было, то было. С Женей общаемся до сих пор. Мы уже очень взрослые, у каждого своя жизнь, занятость и так далее, и, конечно же, мы редко видимся, но созваниваемся, узнаем, как дела, все ли хорошо, обмениваемся информацией. Женю я очень люблю и благодарен ему.
— Конечно же не могу вас не спросить по песню, которая узнаваема с первых звуков. В чем магия «Улетели навсегда», что спустя почти 30 лет она звучит актуально и модно?
— В ней и правда есть какая-то магия. Можно каждые несколько лет делать новую аранжировку, перепевать ее, но каждый раз это будет хит. Поверьте, я слышал очень много ремиксов неизвестных диджеев, и довольно удачных. Магия этой песни, наверное, в молодости. Когда ты молод, тебе кажется, что все по плечу, ты можешь делать так, как чувствуешь, не обращая внимание на какие-то профессиональные моменты. Это много позже ты слушаешь и думаешь, что и где можно было бы сделать как-то иначе, с точки зрения опыта и знаний. Как музыканту, мне приятно, что песня любима разными поколениями, что она «ушла в народ», ее поют в караоке. Она точно останется в истории российского шоу-бизнеса.
— Как вы пережили обрушившуюся на вас популярность?
— Когда песня только вышла, уже была во всех чартах практически всех радиостанций, никто не знал, как я выгляжу. Жил я тогда у метро «Площадь Ильича». Пока шел до метро, слышал «Улетели навсегда» буквально ото всюду — из окон домов, у метро, из машин, из торговых палаток. Я понимал, насколько она популярна. И в то время мне было гораздо комфортнее и приятней, нежели, когда вышел клип. После этого ходить по улицам было… странно. Я понимал, что реакция людей на меня в основном позитивная, абсолютно нормальна — они видят человека, который исполнил их любимую песню. Но именно тогда я и осознал, что мне гораздо больше нравилось время, когда песня просто звучала на радио, когда меня никто не знал. Это было намного интереснее. Звездной болезни как таковой у меня не было. Я всегда был достаточно простым человеком. Даже сказал бы, что немного отдаленным от шоу-бизнеса.
— Как можно быть отдаленным от того, в чем ты находишься, тем более, связанный контрактом?
— Мне никогда не были интересны все эти тусовки, какие-то сборища, фестивали, призы. Я просто любил делать свое дело, заниматься музыкой. А если людям нравилось мое творчество, то здорово! Я всегда был благодарен моим слушателям и зрителям. Но опять же, это было не первостепенно. Самое главное то, что я занимался и занимаюсь своим любимым делом. Я не делал этого, чтобы стать богатым-знаменитым, получать какие-то награды. Это все мне вообще неважно. Я достиг того, о чем мечтал. Мне повезло, потому что миллионы людей мечтают петь, стоять на сцене, а стал тем самым — одним из миллионов. Это ли не везение? Меня выбрал Боженька. Я так рассуждаю, поэтому и никакой у меня звездной болезни не было. Я пережил то время очень спокойно.
— Почему в ваших даже танцевальных песнях ощущается грусть?
— Мне многие говорили, что моя музыка немножко грустная. Но я всегда хотел сделать танцевальный бит на какую-то лирическо-грустную композицию. В то время все делали «танцевалку» веселую, задорную, и это нравилось. А тут появился парень, который грустит под танцевальную музыку. Я очень часто ходил в клубы только для того, чтобы послушать какие-то новинки. Сейчас молодой аудитории сложно представить, но в то время какую-то актуальную музыку можно было услышать только в клубах. И пока я не стал Никитой, мне всегда нравились именно танцевальные биты с красивыми минорными гармониями и с грустными текстами. Как правило, это были англоязычные песни, но я представлял, что это будто русский текст. По-моему, я первый, кто это начал делать в России. «Гости из будущего» еще.
— Не все знают, что вы сами пишете стихи и музыку. Дима Билан несколько лет назад выпустил песню «Лови мои цветные сны», которая стала очень популярна. А почему не продолжаете свое авторское сотрудничество с кем-либо из коллег?
— К этой песне я написал музыку и немного текста как соавтор. Я часто работаю в соавторстве в плане текстов. Диме в свое время показал ее демо, он спросил разрешения исполнить песню. Так она и вошла в жизнь. Мне поступает много предложений от молодых и уже известных исполнителей. Знаю, что хорошую песню не отдам, потому что пишу редко, но стараюсь это делать метко. Наверное, я жадный все-таки в творческом смысле — мне и самому нужны хорошие композиции.
— Вас можно увидеть на концерте ваших коллег в качестве зрителя?
— Я не хожу на концерты, вообще ни на какие. Те люди, на которых бы я хотел сходить, к сожалению, уже умерли или живут очень далеко, и нет возможности и времени далеко лететь. Я не такой человек, который, знаете, сорвется ради двух-трехчасового концерта. Можно сказать, что мне лень просто куда-то выбираться, чтобы поехать на концерт. Однажды я был на концерте Дмитрия Билана. Мне очень понравилось! Была потрясающая сценография, Дима пел очень хорошо. Но это исключительный случай.
— Все и всегда отмечают ваши стильные образы, неотъемлемой частью которых стали очки. Как они появились?
— Год 1999 или 2000. Я выступал в Парке Горького. Была какая-то артистическая «солянка». Очень жаркий день, палило солнце и плюс дополнительное освещение на площадке. Короче, я решил выйти в очках, и мне это так понравилось! Вот именно с того момента очки ко мне и привязались, стали частью образа. Как к аксессуару я отношусь к ним очень трепетно и серьезно. Считаю, что очки должны подходить форме лица, быть интересными, стильными, в тренде. Но мне абсолютно не важно, какой они марки. Это могут быть очки совершенно недорогого и неизвестного бренда, если они мне подходят, если мне в них удобно, если хорошее затемнение линз. Конечно же у меня есть брендовые очки. Я их тоже покупаю, исходя из того же принципа — удобно, стильно и красиво.
— Вы настоящий житель мегаполиса?
— Скажу так, я живу в центре Москвы, но имею свой загородный дом, и очень люблю загородную жизнь. Частенько уезжаю туда со своей собакой и котом, и там мы проводим лето или какой-то другой сезон в году. Поэтому меня точно можно назвать загородным романтиком.
— Кто сейчас ваша семья?
Сегодня моя семья — это мама, папа, моя сестра, конечно же моя команда, с которой я уже на протяжении многих и долгих лет работаю и проживаю эту жизнь. Это мои животные — аляскинский маламут по кличке Вук, которому 8 лет, и кот Харитон, которому уже почти 5. Мне очень хорошо и тепло на душе от того, что все мои самые близкие и родные люди и животные сейчас рядом со мной.
— Новые песни сейчас пишутся?
— Скажу честно, сейчас песни писать мне сложней только по одной причине — начинаю ко всему придираться. Я очень дотошный. У меня есть мой знак качества, и он превыше всего. Если раньше писал песни легко — что вижу, то пою, сейчас я себе такого уже не позволяю. Хочется придать какой-то смысл, показать то, чему научился, чтобы это была какая-то интересная вариация на тему любви, например. Мы с моей командой можем до последнего менять какие-то мелодические ходы, придумывать что-то для бэк-вокала. И в моем случае это нескончаемый процесс совершенствования композиции.
— Клубные выступления сейчас похожи на те, которые проходили в конце 90-х-начале нулевых?
— Все тоже самое, просто это другие заведения, другие зрители, более молодые, которые приходят на мои концерты. Очень приятно осознавать, что тебя слушают не только люди твоего поколения. Поэтому моя программа состоит из разных песен. Сейчас я часто выступаю в клубе «16 тонн» — площадка, где мне нравится буквально все, начиная от света, звука, до техников и персонала, которые помогают создавать позитивное настроение для зрителя. Гримерка этого клуба мной уже воспринимается как второй дом. И мне всегда здесь хочется показать что-то новое, грешу — старых песен пою тут мало. В основном это новые композиции, но, естественно, «Улетели навсегда», «Однажды», «Ты не моя», «Ночной ангел», «С неба ты сошла» и даже «Лови мои цветные сны» я тоже пою. Их очень любят и ждут в моем исполнении. Но пора бы несколько старых песен реанимировать и вставить их в концертную программу. Я думаю об этом.
— Как сильно певец Никита сегодняшний отличается от того парня в белоснежном костюме на голое тело, каким все вас и увидели впервые?
— Кардинально! И только по одной простой причине — он стал мудрее, профессиональней и, на мой взгляд, интересней. То есть, это и есть весь тот багаж, который я приобрел за эти 26 лет. И этот опыт я могут сегодня спокойно внедрять в музыку нашего времени. Мне это очень нравится.
