Актер рассказал о переезде в столицу, стычке с полицией и о том, чем привлекает его образ рантье
Дмитрий Лысенков подкупает не только талантом, но и самоиронией: о своем успехе говорит, что просто заполонил экран по манере Хлестакова, а награды хранит в диване. При такой огромной загруженности он ценит свое «мещанское счастье» и в старости мечтает стать рантье. Подробнее — в интервью журналу «Атмосфера».
— Дмитрий, четыре года назад мы делали совместное интервью с вами и с актрисой Марией Зиминой, вашей женой. Вы говорили, что собираетесь переехать из Санкт-Петербурга в Москву, купить здесь квартиру. Как я понимаю, это осуществилось?
— Да, но тогда я даже не помню, планировал ли переезд, но, видимо, все было решено. (Улыбается.) Маша подбивала меня к этому. Теперь мы живем на Ленинском проспекте, у парка с речушкой, но в дальнейшем хотим перебраться поближе к Воробьевым горам, где больше зелени и людской контингент несколько другой.
— Вы придаете этому значение?
— Конечно. У нас дом хороший, но соседние кварталы, где жители из расселенных «хрущевок», — это определенное наполнение. То есть люди, которые обязательно будут пить алкоголь на детских площадках, жарить в парке шашлыки, даже рядом с запрещающими знаками, — ничто их не остановит.
— О, я в вас узрела новую грань! Раньше думала, что вы способны уходить во внутреннюю эмиграцию от нарастающего внешнего негатива.
— Послушайте, я умею уходить во внутреннюю эмиграцию, но гулять хочу там, где чисто, а не где загажено теми, до кого мне нет дела.
— А, кстати, как выглядит ваша внутренняя эмиграция?
— Стараюсь больше времени проводить на природе. Благо мы завели собаку, и сейчас есть такая возможность. Я стал очень мало общаться с людьми в принципе, даже с теми друзьями-москвичами, с кем вроде должен был, перебравшись в столицу. Но произошло скорее наоборот — мы потеряли контакт. То есть мой круг сузился до уровня семьи.
— Полагаете, после сорока лет мы уже не так сильно нуждаемся в друзьях?
— А вот этого я не знаю. Может, кто-то более опытный просветит меня в данном вопросе. Быть может, интровертам вроде меня и не нужно общество. Вряд ли это связано с возрастом, скорее с напряженностью, рассеянной в воздухе, везде и всюду. Виной тому общественно-политическая жизнь. Собственно, некоторые в данной ситуации собрались в кучки, но дело в том, что я никогда не входил ни в какие объединения. Ненавижу коллективы, где собираются по одному признаку, будь то профессия, хобби или убеждения. Я все-таки должен во многом совпасть с человеком, чтобы начать с ним общаться.
— На дистанции всех держите.
— В основном. Но чем больше пересечений, тем ближе мы оказываемся друг к другу. Не делайте вывод, что я социопат и мне не надо человеческого общения. Мне оно нужно, но вот с теми немногими.
— Личностями творческими? Коллегами?
— Совсем не обязательно. У меня сохранились товарищи еще со школы, они не артисты, в данный момент нас разлучают гигантские расстояния, и мы ведем беседы в Сети. А личного общения с теми, кто не связан с профессией, мало.
— Поскольку вы не раз называли себя человеком мира, наверняка вам и в Москве комфортно, но забавно, что вы тут уже отметились стычкой с полицией, о чем сообщили в одной из социальных сетей.
— Я сфотографировал смешную табличку «Выход воспрещен» у забора с колючей проволокой, после чего у меня произошел абсурдный диалог со стражем порядка. Для проверки документов он меня позвал в машину, но патрулю было совсем нечего мне предъявить.
— Вас не узнали?
— Патрульный сказал, что лицо знакомое. Но по причине профдеформации он решил, что не в телевизоре его видел, а в своих ориентировках.
— По окрестностям вы прогуливаетесь с питомцем. Я удивилась, когда узнала, что вы остановились на охотничьей породе…
— Подумали: неужели он стреляет в уток?! Нет, я никого не убиваю — категорически против этого. Пес заведен был сугубо из эстетических соображений. Он просто красивый. В моем понимании собака должна чуть-чуть напоминать лошадь, и он именно такой — красно-белый ирландский сеттер. Причем его даже не я выбирал, а моя жена и дети. Рой еще абсолютно безобиден, хотя, правда, охотник. У Михаила Пришвина был такой компаньон.
— Знаете, в вас очень привлекает эта открытая любовь к пресловутому «мещанскому счастью» с уютным домом, круглым столом на кухне для вечерних посиделок, лампой под абажуром…
— Круглый стол действительно есть. Но он недостаточно большой. По крайней мере, не такой, каким я представлял, что он у меня будет, в детстве. Абажура нет — это уже совсем мещанство. (Улыбается.) А вот супницу хотел бы. Прабабушкина супница — это одно из самых ярких моих впечатлений детства, которое дарило настоящее ощущение семьи, объединение разных ее веток. Мы приезжали к прабабушке в гости на праздники — на Пасху или на Рождество, и это самые теплые картинки того времени.
— Ваша супруга — натура многогранная, знаю, что она пишет картины…
— Да, Маша училась в художественной школе. Это была темная пора ее юности, еще до театрального вуза. (Улыбается.) Сегодня она увлечена фотографией, реализует себя и как актриса, хотя мы намерены скоро проститься с нашими спектаклями в Санкт-Петербурге. Видимо, их можно будет посмотреть уже только в записи. Идем на этот шаг, чтобы в столице появилось больше постановок, в которых мы бы участвовали. Мне уже хочется не играть старое, а выпустить что-то новое. Хотя в ближайшие полгода никаких репетиций не намечается — только съемки.
— Очевидно, ваше отношение к подмосткам меняется — недавно вы прямо высказались, что театр в столице схлопнулся.
— Все правильно — такое слово я употребил. Безусловно, в городе есть хорошие спектакли, но это те, которые я уже видел. Возникает что-то новое, но мне пока ничего не говорят эти имена. Поляна расчистилась, и, возможно, они вырастут в больших мастеров. Так обычно и бывает — в период кризисов возникает свежая поросль. Наверняка будут и одаренные, но мне же ждать этого надо. Сразу не разберешь — талант это в зачаточном виде или так, ошибка природы. Риск огромный.
— Отсутствует у вас чуйка на потенциал?
— Не могу похвастаться таким умением. Мгновенно не распознаю, гениальный ли художник. В силах лишь надеяться.
— Но времени вы себе отмерили как балерине — не раз утверждали, что не готовы выходить на сцену на пенсии. Отчего так?
— Мои наблюдения за всеми актерами, что называется, «семьдесят плюс», показывают, что лучше в старости этого не делать — текст уже плохо держится в голове, и нет того тонуса. Исключения случаются, но они редки. Шестьдесят еще нормально — много ролей написано для этого возраста, а дальше уже негусто с героями. На сцене все-таки надо не умирать, а выделять энергию. Лично я в себе не чувствую мощи дожить до восьмидесяти в профессии. Предполагаю, что стоит закончить в шестьдесят.
— И это с вашим-то дарованием?! А что дальше? Податься в рантье?
— Вроде того. (Улыбается.) Отдыхать. Вот был бы сейчас свободен — рванул бы в Южную Америку или в Китай. В моей юности было невозможно представить, что у нас появится возможность передвигаться по миру. Я смотрел на своих одноклассников, которые были по обмену в Великобритании, и понимал, что для нашей семьи это нереально. И теперь полноценный отдых для меня это перемещение в пространстве — ходить, летать, ездить, смотреть, фотографировать. Возможно, еще кому-то рассказывать о том, что я уже знаю. Вот есть такой человек — Лев Лурье, историк, краевед, писатель, но основную долю дохода, как мне кажется, он получает, когда водит иногда экскурсии по Санкт-Петербургу. Такой способ времяпрепровождения прекрасен: работаешь, но недолго, делишься накопленными знаниями — тщеславие свое тешишь. Но будет ли мне подобное интересно через двадцать лет — неизвестно. Посмотрим. Не исключено, что у меня вдруг возникнет потребность ковыряться в земле, как у моей мамы сейчас. В моем детстве она была ярой противницей дач, а теперь с удовольствием выращивает цветы. Сад, в принципе, благодатная тема. Легко представляю домик в лесу, вино после обеда, воспоминания о былом. (Улыбается.)
— Вы любопытно формулируете свои мысли. Сценарии в стол пишете?
— Во-первых, я не многостаночник, не люблю распыляться во все стороны сразу — мне требуется погружение в материал, такая основательная проработка. А во-вторых, убежден, что на драматурга надо учиться. Я точно не самородок, которому эта способность дана. Могу небанально формулировать мысль, но придумывать сюжеты, какой-то цельный материал — нет. По этой причине я и не режиссер. Не в состоянии из воображения взять и составить единую историю. Учиться этому нет желания. Сценарист не то чтобы очень выгодная работа. Если только как увлечение на досуге.
— Вы про финансовую сторону? Вы материальный человек?
— Вполне. Я так много отдал духовному, что можно уже подумать и о материальном. (Улыбается.)
— В последнее время вы невероятно востребованы — почти все громкие проекты выходят с вашим участием. Получается, вы прямо нарасхват…
— Работы объективно много, поэтому я и не стремлюсь еще загружаться сверх меры. В том числе и брать на себя функции режиссера или продюсера, например. Это лишняя ответственность. Мне вполне хватает ответственности за свою семью и за многочисленных пожилых родственников. В нашей стране периодически случаются сюрпризы, когда все сбережения сгорают, и надо быть начеку. Вот у моего дедушки на сберкнижке лежала сумма однокомнатной квартиры, и в один день все обесценилось.
— Вы прямо всех поддерживаете?
— Приходится помогать. Заботиться.
— К слову, эта охота к перемене мест у вас от родных? Они геодезисты.
— Да, и папа, и дед, и бабушка. Быть может, их манила романтика, хотя я не уверен. Но и у меня профессия замечательная в плане путешествий — я довольно много езжу. Но вот так чтобы вместе со своими в отпуск — редко. Я даже этим летом на нашу дачу в Приозерске так и не попал ни разу. В основном жена и дочки без меня где-то отдыхают, а я на это зарабатываю. (Улыбается.)
— Дочки у вас подросли — Софии уже тринадцать, Алисе восемь. Как себя проявляют? Судя по всему, они полные противоположности…
— Как это обычно и бывает: мы с братом тоже совершенно разные, как и Маша со своим братом. Но при этом обе девчонки танцуют хип-хоп. Актуальное направление сейчас. Какие-то другие кружки отвалились. Обе вроде тяготеют к творчеству, и с математикой очень плохо. Как говорится, каждый троечник мнит себя гуманитарием. (Улыбается.)
— Даже нет сомнений, что вы папа-подарок и дочки у вас папины…
— Сложно сказать. У старшей трудный переходный возраст, и от меня она отдалилась, не делится. Мы же существа разнополые. Наверное, она что-то рассказывает маме, и, разумеется, ее больше волнует общение со сверстниками, нежели с родителями. Моя задача — заставить детей учиться и дать им образование. Еще хочу оставить им хорошее наследство — приданое, купить квартиры, чтобы голова у них об этом потом не болела. Благо у меня есть такая возможность.
— Какие у вас сейчас идут съемки?
— Последний сезон проекта «Девушки с Макаровым», сериал «Телохранители−2», «Почка−3», продолжение «Чебурашки». Увы, пока ничего нового, а хотелось бы. Какую-нибудь авторскую картину. Знаете, есть режиссеры только первых сезонов — они снимают кино, а если идет продолжение, то отказываются — им уже скучно, и в этом есть свой резон. Кроме того, им важно наличие разнообразных проектов в биографии. Так вот я тоже за это. Да, у меня уже сто фильмов, но при этом не так много главных ролей, а я настроен увеличить их количество. Но пока связан обязательствами по этим съемкам, и пришлось отказаться от трех главных ролей в сериалах. Вот это грустно.
— Читала, что все ваши многочисленные награды хранятся в диване, на месте постельного белья. Не на виду, одним словом. Видимо, все дело еще и в привычке, ведь ваше выступление на сцене впервые было отмечено еще лет в пятнадцать…
— Да, это были какие-то городские творческие соревнования. Мне нравилось участвовать в школьных спектаклях, быть в центре внимания, именно когда я на сцене, но ни в коем случае вне ее. И до сих пор так. Подростком я был закомплексованным, стеснительным, и актерство выбрал для преодоления его, чтобы в образах, когда зажатость уходит, дать выход разным эмоциям, проявление которых невозможно в жизни. Терапевтический такой вектор, как для себя, так и для зрителя впоследствии, который тоже разгружается.
— Вашим мастером в Санкт-Петербургской государственной академии театрального искусства был Юрий Бутусов. Что самое главное он вам дал?
— Юрий Николаевич учил нас своим примером, своим поведением в профессии показывал, как надо. Для всех моих однокурсников он являлся непререкаемым авторитетом, хотя нас и разделяла небольшая возрастная дистанция, и он очень молодо всегда выглядел.
— Кстати, а для себя педагогическую сферу не рассматриваете?
— Нет, мне неинтересно умереть в учениках. Это же жертвенное ремесло. Разово, в режиме мастер-класса, передать накопленный опыт можно, но не на постоянной основе. Штука еще в том, что я не умею добиваться результата от человека, который с первого раза не понял.
— Ваша профессия полезна еще и с точки зрения освоения всевозможных навыков…
— Да, я люблю узнавать новую информацию, а вот целенаправленно учиться — нет. Конкретный проект ставит тебе условие — научиться ходить на ходулях, кататься на коньках и тому подобное. Иногда профессия заставляет осваивать совершенно не нужные тебе в жизни вещи. Верховую езду, например.
— Что смотрите для души? Есть жанры, которые выделяете?
— Только ужастики избегаю. Когда-то очень любил «Парк юрского периода», из недавнего отметил бы «Интерстеллар». Но я особо не слежу за новинками сегодня. Было золотое время, когда на «Оскаре» «Криминальное чтиво» соревновалось с «Форрестом Гампом» и «Побегом из Шоушенка». Это была сильнейшая волна, когда ты боялся что-то пропустить, а сейчас все чепуха. Это что касается западного кино, за нашими же премьерами я слежу, так как хочу быть в курсе, что происходит в индустрии. Она же развивается, меняется к лучшему, в том числе и в смысле технического оснащения. Ныне уже немного поджимает цензура, но был прекрасный период, когда можно было свободно говорить обо всем.
— Вы актер бескомпромиссный?
— Дело наше коллективное, поэтому приходится договариваться. Совсем против себя я, ясно, не пойду, но ищу варианты, никогда не забываю про резюме и берегу реноме. (Улыбается.) Конечно, в биографии есть ошибки, не станем их упоминать — никто от этого не застрахован, но частенько обидно, что изначально ты подозревал, что выйдет не очень, и в итоге твои опасения подтвердились.
— У вас и поныне сохранилось желание в театре сыграть нечто легкое, а в кино, наоборот, серьезное?
— Было бы идеально поменять этот баланс. Раньше в кино я играл всяких неврастеников, затем злодеев и нелепых, великовозрастных маменькиных сынков, в театре же сплошь была фундаментальная классика. Поэтому есть смысл осуществить рокировку.
— Между прочим, вы весьма органично из второго ряда выдвинулись в первый. Каков тут житейский секрет?
— Нет никакой формулы. В первую очередь срабатывает степень узнаваемости, медийности, связи. Мера таланта не берется в рассмотрение продюсерами, по-моему. Я просто засыпал собой киноэкраны — я везде фигурирую по манере Хлестакова «я везде, везде, везде», оттого и приходят предложения. Но таких, как «Большая секунда», где и роль главная, и материал отличный, — единицы. Вот последняя работа — фильм «Мастер и Маргарита», где я играю критика Латунского, и тут тоже есть чем гордиться. Меня греет сама по себе причастность к хорошим вещам, вне зависимости от объема роли.
— Зато вы увернулись от пресловутого амплуа…
— Это связано с тем, что никогда не соглашаюсь участвовать в том, что напоминает проект, где я уже снимался. И в этом случае для меня размер гонорара уже не имеет значения. Не все определяется денежными знаками все-таки.
— Столь широкий спектр всевозможных по жанру проектов — заслуга вашего агента?
— Нет, только я принимаю художественные решения. Агент у меня занимается лишь ведением ИП и юридическим оформлением договоров. Поэтому порой я себя ощущаю где-то в стороне от потока. Иной раз меня обрызгивает, и я узнаю постфактум о каком-то потрясающем проекте, где актерский состав уже набран и приступают к съемкам… А я, увы, остался на обочине.
— А сами вы готовы проявить инициативу, позвонить производителям?
— В нашей структуре это однозначно трактуется так, что у тебя нет работы, ты нуждаешься, поэтому последствия чреваты. Лучше все-таки, когда твой агент осведомлен обо всем в киноиндустрии, держит нос по ветру. Чаще такими людьми являются кастинг-директора, которые совмещают эти должности и везде тащат, естественно, артистов из собственного агентства. Ситуация такова. И, к слову, я очень спокойно отношусь к пробам: если не утвердили, не переживаю. Потом могу посмотреть, как сыграл коллега, и ни разу еще не огорчался, что вышел шедевр, а я не в нем. Хотя нет, жалел однажды, когда Александр Яценко сыграл в фильме «Мне не больно». Я не пробовался, к сожалению, просто пришел познакомиться с Алексеем Балабановым, поговорил с ним… А когда увидел кино, позавидовал Саше, что он там есть, а меня нет. (Улыбается.)
— А перспективные студенты вас зовут?
— Случается. На фестивале «Зимний» была премьера картины «110», и еще я снялся в дебютной ленте «Монохром». У меня там маленькие роли, но фильмы любопытные, поэтому я согласился. А так я уже отказываюсь от второстепенных персонажей — времени осталось не так много — всего лет двадцать активной работы, и не хотелось бы его тратить на абы что.
